Пережить Холокост

Наступил сентябрь 1941 года, и Алла пошла в школу во второй класс станичной школы, мама устроилась в эту школу уборщицей, а меня отдали в детский сад. Воспитательница детсада была очень строгая и за малейшую провинность лишала детей прогулки. Так я был возвращен в группу после того, как подбежал к забору, увидев идущую в школу Аллу. Прошли дожди, и глинистая почва стала такой липкой, что при ходьбе надо было осторожно переставлять ноги, чтобы не потерять калоши.

Однажды к детскому саду пришла Алла, подозвала меня к забору и сказала:

- Налька, пойдем провожать папу.

Я выбрался через щель в заборе, и мы пошли к сельсовету. На площади перед сельсоветом было многолюдно. Мы подошли к маме с папой. Пьяные мужики лихо плясали под гармошку и горланили песни. А потом раздалась команда: «По машинам!». Отец крепко обнял нас по очереди и поцеловал. Я заметил скатившуюся у него по щеке слезу, хотя это он скрывал. Вероятно, в тот момент отец подумал, что никогда больше он не увидит нас. К глубокому сожалению, так и случилось. Мы больше никогда не увидели его. Мне хотелось бы запомнить отца смеющимся, улыбающимся, но память сохранила его печальным в момент расставания.

Ни мама, ни Алла не верили мне, что я запомнил отца, говорили мне, что в том возрасте я ничего не смог бы запомнить, но они были не правы.

  Потянулись осенние месяцы, пока однажды не выпал первый белый снег. Мне очень нравилось слушать, как он скрипит под ногами.

Мне запомнился Новогодний утренник в детском саду. В зале была установлена елка с блестящими игрушками. Вокруг елки дети водили хороводы. Появился Дед Мороз, который начал разговаривать женским голосом. Дети между собой стали обсуждать - настоящий он или нет. Мнения разделились. Я придерживался мнения, что он вполне может быть настоящим. А когда Дед Мороз стал раздавать подарки, неверующие были посрамлены.

В детском саду нам читали и рассказывали много сказок. Мне особенно понравилась сказка «Колобок». Я только сожалел о том, что его съела лиса, а не я. Мне также нравилось танцевать, и девочки наперебой хотели танцевать только со мной.

Где-то далеко шла война, и волны от нее доходили даже до детсада. Один раз нам прочитали о подвиге Зои Космодемьянской. От папы пришло письмо с фронта, в котором он просил Аллу и меня быть хорошими детьми и слушаться маму.

Мама поступила на работу в колхоз и приносила домой мерзлую картошку и свеклу, что она выкапывала на полях. А для жилья мы сняли комнату в доме напротив школы у старой женщины по имени Дуся. Я бесконечно благодарен ей за доброту. Я не знаю, платила ли мама за жилье, но нас с Аллой она всегда угощала горячим борщом.

Прошла зима, и я чаще стал видеть озабоченные лица взрослых и слышать их тревожные разговоры. Очень часто они говорили о каких-то страшных немцах. Кто это такие, тогда я не знал, но они представлялись мне в виде ужасных зверей с рогами. В соседнем дворе остановились черноволосые солдаты и стали на костре жарить мясо. Оказалось, что это кавказцы, и они за нас. А потом появились и русские солдаты, вооруженные длинными винтовками. Солдаты пробыли в станице недолго и куда-то исчезли. Наступило зловещее затишье.

Всё ближе и ближе к Кубани приближался фронт. И когда он приблизился вплотную к нашей станице, мама отважилась тронуться в путь. Мы ехали на подводе наряду со многими другими. Однажды хозяину подводы едущий навстречу мужик предложил поменяться лошадьми. Хозяин согласился, так как предложенные лошади были лучше его собственных. Однако через короткое время этих лошадей у него отобрали, потому что они оказались крадеными. С большим трудом мы устроились на другую подводу.

Вскоре движение подвод остановилось перед взорванным мостом. Скопилось множество людей, подвод и машин. В это время налетели фашистские самолеты. Все заметались в панике. И тут начали падать бомбы. Раздались оглушительные взрывы и отчаянные крики. Задрожала земля, и посыпались осколки. Всё вокруг стало гореть. В одно мгновение солнечный день превратился в черную ночь. Мы с Аллой попадали на землю, и это нас, по-видимому, спасло. Мамы рядом с нами не было, и где она была, мы не знали. В панике мы потеряли друг друга. Я и Алла крепко держались, взявшись за руки. Казалось, что этому кошмару не будет конца. Наконец взрывы прекратились. Постепенно дым рассеялся, и перед нами открылась страшная картина: убитые и раненые люди и лошади, разбитые подводы и машины. И тут нас нашла мама. В таком ужасном виде мы ее еще никогда не видели. В тот день у мамы появилась первая седина. Нам невероятно повезло, что мы в этом кромешном аду не только не погибли, но даже не были ранены.

Так нас настигла война. Начался самый страшный период в жизни нашей семьи.

В ОККУПАЦИИ

      Всё, что произошло в дальнейшем, было недоступно для моего детского понимания. И только тогда, когда я стал старше, мне раскрылся весь ужас минувших событий. Об этом много рассказывали мама и Алла. Я расскажу о том, что видел сам, ничего не выдумывая. Я часто просил маму, чтобы мы уехали туда, где нет войны, не зная того, что это не было в ее силах.

Опасность нашего положения состояла в том, что мы были еврейской семьей на оккупированной гитлеровцами территории. На евреев была устроена настоящая охота. Выжили мы лишь благодаря героическим усилиям мамы, помощи добрых людей и счастливой случайности. Каждый наш день мог стать последним, и страх преследовал нас до самого дня освобождения.

Когда мы вернулись в станицу Стеблиевскую, наших войск уже там не было. А наутро следующего дня через станицу прогрохотали немецкие танки и грузовики с солдатами и пушками. К моему величайшему удивлению немцы оказались похожими на людей. Мы с хозяйкой сидели дома, боясь выйти во двор. Но вскоре в ворота громко постучали. Жителей станицы собрали на сходку. О чем там говорили, я не знаю, но оттуда все вернулись в мрачном настроении. В доме бабы Дуси поселили троих немцев, которые сразу же стали хозяйничать. В станице появились полицаи.

Уже в первый месяц оккупации мы оказались в концентрационном лагере. А попали мы туда благодаря одной еврейской женщине. Мама ее не знала, но поговорила с ней на идиш. Когда среди прочих эту женщину схватили полицаи, то им подло объявили, что их выпустят при условии, что они выдадут других евреев. Обезумевшая от страха, несчастная женщина выдала нашу семью. К сожалению, это ей не помогло, и ее расстреляли вместе с другими евреями.

Из концлагеря нас выручил председатель колхоза, в котором трудилась мама. Он поклялся, что мы никакие не евреи, а самые настоящие украинцы. Моя искренняя признательность неведомому председателю за наше спасение.

Именно тогда мама уничтожила все наши документы и достала новые аузвайсы. Вместо Гранбергов мы стали Маляренко. Такая фамилия была у маминой дальней родственницы, некрасивой тетки по имени Бася. Мама вместо Блюмы стала Любой. Сестру до войны звали Фаня, и она стала Аллой. Меня в честь деда назвали Нахманом (Наликом), и я стал Аликом (Олегом). Началась жизнь в маскировке. Наверное, в то время мама приняла решение – никогда больше не быть еврейкой и придерживалась его до конца жизни.

Возвращаться в станицу Стеблиевскую было опасно из-за того, что нас там знали как евреев, поэтому мы стали скитаться по другим местам. До сих пор я помню названия станиц, где мы побывали – Ильская, Линейная, Славянская и Крымская. Трудно передать, как мы выжили без жилья, без еды и вещей. У нас было только то, что на нас было надето. Позже я узнал, что мы обладали и драгоценностью – золотыми часиками, которые до войны папа подарил маме. Их прятали в густых волосах Аллы. Эти часики были предназначены на «черный» день.

Этот день очень скоро наступил, когда нас задержали как бродяг и отвели в комендатуру. Мама отдала часики немецкому солдату, что конвоировал нас из комендатуры в тюрьму. И он отпустил нас. После этого нас на несколько дней приютили баптисты. Только благодаря таким добрым и отважным людям нам удалось выжить в страшном круговороте войны и беспощадного уничтожения еврейского населения.

Но на воле мы пробыли недолго, потому что вскоре попали в облаву. Вместе с группой в несколько десятков человек, в основном женщин и детей, нас погнали в населенный пункт за несколько километров. Для чего нас гонят, никто не знал, поэтому у всех были озабоченные лица. Я очень хорошо запомнил этот маршрут, так как быстро устал идти пешком, а у мамы не было сил нести меня. Надо мной сжалился конный полицай и усадил меня за собой. Хребет лошади сильно мне давил, но я терпел. Когда наша группа прибыла на место, то людям предложили разделиться на евреев и тех, чьи мужья воюют в Красной Армии. Мама выбрала вторую группу и не погрешила против истины. Как впоследствии она узнала, евреев расстреляли.

Мне не пришлось видеть зверства оккупантов кроме случая, когда немецкие солдаты до крови избивали старика по зубам и ребрам сапогами.

Злой рок продолжал преследовать нас, и мы снова оказались в концлагере. Кажется, это было в Краснодаре. Лагерь был огорожен двойными рядами колючей проволоки и вмещал много людей. Спали мы в бараках на деревянных топчанах на голых досках. Нам досаждали вши и блохи. Мне запомнились полчища голодных крыс, которые не боялись людей, а иногда запрыгивали на топчаны и кусали спящих. Некоторые их ловили и поджаривали на костре. Однажды угостили и меня этой необычайно вкусной едой. Узники лагеря питались баландой, которая представляла собой жидкую похлебку бурого цвета с гнилой килькой и крупой. Баланда отвратительно пахла, но ели ее все, потому что другого ничего не было. Не хватало не только пищи, но и воды. Ночью было довольно холодно, и чтобы согреться, мы плотно прижимались друг к другу. Но сильнее всего было чувство страха, потому что каждый день уводили группы заключенных, и они больше не возвращались. Трудно представить, как нам удалось выжить в тех нечеловеческих условиях.

Однажды вечером недалеко от лагеря была сильная бомбежка. Был хорошо слышан вой падающих бомб, и при каждом взрыве стены барака вздрагивали. В любой момент бомба могла угодить в барак. Спрятаться было некуда. Меня охватил ужас. Мама тихо молилась. Алла и я, наконец, нашли убежище под топчаном. Это было слабой защитой, но нас она немного успокоила. Вдруг неожиданно раздалось громкое «ура!». Это кричали узники концлагеря. Из уст в уста передавали, что бомбят наши. Теперь я понимаю, что для узников наши бомбежки стали предвестником скорого освобождения, даже с риском собственной гибели.

Когда бомбежка закончилась, люди высыпали из барака. Рядом с лагерем горели железнодорожная станция и нефтебаза. Благодаря мастерству наших летчиков бомбы точно легли в цель. Ветер дул в нашу сторону, и над лагерем потянулись клубы черного дыма. Несколько мужчин попытались перебраться через ограждение, однако охрана открыла огонь из пулеметов, и они отступили.

Для меня осталось загадкой, каким образом мы выбрались из этого концлагеря, а спросить уже не у кого. В памяти сохранилась долгая и узкая дорога в полной темноте. Возможно, что это был побег. Мама решила вернуться в Стеблиевскую. После всего, что уже с нами произошло, худшего ждать не приходилось. У бабы Дуси на постое были немцы, холеные и наглые типы с орлами на пряжках. Я узнал впоследствии, что на них была надпись «Gott mit uns» («С нами бог»). Это уже были не те немцы, что поселились вначале. По вечерам они пиликали на губной гармошке. Наша комната была занята, и баба Дуся поселила нас в свою комнату. Однажды среди ночи к нам врывался пьяный немец, но задвижка оказалась прочной, и он ушел отсыпаться. В поведении немцев даже я почувствовал нервозность. А в один прекрасный день они организованно погрузились и убыли из станицы.

 Вдалеке была  слышна канонада. К станице стремительно приближался фронт. Приход наших войск не был ничем примечательным. Чувство радости от нашего освобождения притуплялось сознанием того, что война еще не окончена, и беспокойством о судьбе близких людей. Наши солдаты на этот раз были вооружены автоматами. В нашем доме расположилось трое солдат на койках, оставленных немцами.

Вместе с немцами сбежали и полицаи, но одного солдаты задержали и с большим трудом отбили его от станичников, которые хотели учинить над ним самосуд.

Я искренне завидую тем поколениям людей, не знавшим, что такое война, и не испытавших всех ее ужасов.

Олег Маляренко